От преследования еретиков к преследованию инакомыслящих

Возможно Кальвин был жесток лишь к крайним еретикам, но обладал здоровой долей веротерпимости? К сожалению, нет. Кальвин не терпел рядом с собой никакого христианского инакомыслия, и это ужасает. Опыт его обращения с богословом Кастеллио, которого он довел до смерти своими бесконечными домогательствами, включающими и откровенную ложь – тому свидетельство. Кастеллио смело выступил против учения об абсолютном предопределении Кальвина. И он мог сделать это настолько авторитетно, что к его аргументам обращались многие богословы и после его смерти (Меланхтон, Корнхерт, Арминий). Это весьма сильно беспокоило Кальвина, хотя к нему и было трудно придраться из-за исключительного миролюбия Кастеллио. Его и поставили перед судом за приверженность к веротерпимости, которая сближала его с мирными анабаптистами. Задолго до Локка и Юма он стал утверждать на право каждого верующего на инакомыслие, лишь бы оно не исключало искреннюю веру в Иисуса Христа.

Кастеллио был против того, что Кальвин узурпировал светскую власть, превратив городской совет в исполнительный орган церковных решений. Кастеллио осуждал присвоенное им право уничтожения любого христианского инакомыслия вплоть до простых искателей истины. Он был одним из немногих, кто смог публично обличить Кальвина в христианской нетерпимости, самолюбии и деспотии. Кастеллио не мог согласиться с принужденным послушанием, которого требовал Кальвин в своих «Институтах»: «Необходимо ясно охарактеризовать власть, которой должны быть облечены проповедники церкви. Поскольку они являются распорядителями и провозвестниками Слова Божьего, они могут рисковать всем и принуждать всех великих и сильных мира сего склоняться перед величием Господа и служить Ему. Они имеют право приказывать всем от мала до велика, устанавливать Божественные правила и разрушать царство сатаны, защищать агнцев и истреблять волков, увещевать и наставлять покорных, обвинять и уничтожать противников».

Кальвин считал себя единственным духовным учителем и знатоком воли Божьей: «То, чему я учу, я получил от Бога, и это придает силы моей совести… Бог даровал мне милость провозглашать, что есть добро, а что – зло». Разумеется, о какой веротерпимости могла идти речь при таком самомнении. Любить Бога Кальвин позволял верующим лишь через страх наказания. Идеолог религиозных войн, женевский метр требовал от всех – верующих и неверующих – безоговорочного повиновения составленной им доктрине. Этот реформатор деспотического характера рассматривал всех осмелившихся прекословить его мнению как толпу неисправимых и самых отъявленных грешников, чье послушание Богу можно было выбить лишь угрозами и страхом неизбежной смерти.

Описывая это непримиримое отношение Кальвина к обычным людям, Стефан Цвейг отметил: «Тот, кто рассматривает человека в философском смысле как подобного рода неудачное и нелепое создание Бога, будучи богословом и политиком, разумеется, никогда не согласится с тем, что Бог предоставил такому чудовищу хотя бы малейшую степень свободы и самостоятельности. Значит, такое существо, испорченное и подвергающееся опасности из-за своей жажды жизни, следует безжалостно взять под опеку» (там же, с. 245-246).

Понятно, что поддерживать столь вынужденное послушание Богу нужно было при помощи тотального и жесткого контроля, включающего и частную жизнь горожан Женевы. В любое время дня или ночи в дом могли постучать представители религиозного надзора и провести осмотр личных вещей и продуктов на предмет украшений, сладостей или проведения досуга. Проверялась длина платьев, форма причесок, умеренность в рационе. Идет опрос детей о родителях, узнается, что они читают и как проводят личное время.

Не дай Бог кто-либо где-либо засмеется, запоет, начнет играть в какую-либо игру или демонстративно будет позволять себе излишние развлечения, украшения или пищу. Девушка до пятнадцати лет запрещено носить шелковые платья, мужчинам носить длинные волосы, всем пользоваться экипажами и даже заниматься спортом. Запрещены семейные застолья с участием более двадцати человек. За столом строго определено количество и состав блюд, из которых исключены дичь, птица, паштеты, варенье. Супругам даже в день свадьбы (а также в течение последующих шести месяцев) запрещено делать друг другу подарки.

Во время общегородских богослужений сыщики Кальвина ходят по домам и поднимают с постелей людей, по каким-то причинам пропустившим службу. Они следят за тем, чтобы над пищей совершалась молитва, родившимся детям присваивались лишь библейские имена. Поскольку со всем обширным кругом обязанностей духовной полиции не справиться, народ устрашается до такой степени, что практикуется взаимная слежка и донос.

Религиозная нетерпимость Кальвина особо видна в мерах наказания виновных в нарушении этих строгих запретов. Самое малое наказание – вызов в консисторию и публичное покаяние – применялось, например, к женщине, разрыдавшейся на могиле своего мужа; мужчине, предложившего своему соседу табака или девушке, осмелившейся покататься на коньках. За улыбку во время крещения Кальвин давал три дня тюрьмы. За съеденный на завтраке паштет – три дня проживания на одном хлебе и воде. За игру в карты – позорное стояние у столба с картами на шее. За исполнение веселой музыки или громкое пение – изгнание из города. За сон во время богослужения без разбирательств причины – тюрьма. За игру в кегли – тюрьма. За ссору – тюрьма. За отказ назвать ребенка библейским именем – тюрьма. За одобрение того, что порицал Кальвин – изгнание из города.

Самые строгие наказания касались религиозных разномнений. За открытое выступление против доктрины абсолютного предопределения виновного до крови избивали на каждом перекрестке, пока он не был выдворен из города. (Если же этому учил проповедник или богослов, смерти миновать ему не удавалось. Иероним Больсек был изгнан из города в качестве исключения, поскольку вмешавшиеся в спор городские советы из других реформатских мест не разделяли крайние взгляды Кальвина). За ругательство (причем в пьяном виде) на Кальвина – изгнание из города с прожженным раскаленным железом языком. За обзывание Кальвина лицемером – смерть. Сам Кастеллио, осуществивший двойной перевод Библии на латинский и французский языки, был не допущен в консисторию за неправильное понимание двух текстов Писания (!). Вскоре он был вынужден оставить Женеву за то, что осмелился обличить Кальвина во властолюбии.

Примечательно, что страшнее наказаний Кальвина была лишь чума 1543 года: проповедники отказались от выполнения возложенной на них обязанности опекать больных людей, заявив, что «лучше они пойдут на виселицу, чем в чумной госпиталь». Впрочем, к этому не был готов и сам Кальвин, предоставив эту возможность лишь опальному Кастеллио.

Описывая диктат женевского реформатора, Цвейг пишет: «Уже за первые пять лет господства Кальвина в относительно небольшом городе тринадцать человек повешены, десять обезглавлены, тридцать пять сожжены, кроме того семьдесят шесть изгнаны из своих домов, и это не считая большого числа тех, кто своевременно бежал от террора. Вскоре все темницы в «Новом Иерусалиме» настолько переполнены, что их комендант вынужден сообщить магистрату: он больше не может принимать новых заключенных. Не только приговоренные, но и подозреваемые подвергаются столь ужасным мучениям, что обвиняемые предпочитают кончать жизнь самоубийством, нежели следовать в камеру пыток. В конце концов (городской) совет вынужден даже издать распоряжение, согласно которому заключенные днем и ночью должны находиться в наручниках, «чтобы предотвратить случаи подобного рода». Но Кальвин никогда не скажет ни одного слова, чтобы прекратить эти зверства; наоборот, по его настоятельному совету наряду с тисками пальцев и дыбой при допросе с пристрастием вводится еще и прожигание подошв ног» (там же, с. 251-252).

Как это все отличалось от того, чему учил Кастеллио: «Еретиков нельзя подавлять и угнетать с помощью внешней силы, с ними можно бороться только Словом Божьим. Поскольку ересь явление духовное, ее нельзя выжечь земных огнем или смыть земной водой». Во свете того, что Кальвин зачислял в разряд еретиков даже любого человека, засомневавшегося в истинности его учении, избежать религиозного террора было практически невозможно. Кастеллио выступил с обвинением Кальвина в неправомочности решать религиозные споры при помощи светского суда. Решения гражданских властей не могут быть авторитетом в религиозных вопросах, а религиозный суд не может быть осуществлен рукою светского. В 1551 году он писал: «Искать правду и высказывать ее такой, какой представляешь, не есть преступление. Нельзя насильно навязывать убеждения. Убеждения – свободны».

Поскольку голос Кастеллио мог звучать лишь письменно, да и то не всегда, этот защитник веротерпимости, обращаясь к Христу, вопиял: «Я взываю к Тебе во имя Твоего Святого Отца: действительно ли Ты приказываешь топить,  разрывать клещами до самых внутренностей, посыпать солью, кромсать мечом, поджаривать на медленном огне и с помощью всевозможных пыток как можно дольше, до смерти, мучить тех, кто не следует всем Твоим предписаниям и заповедям с такой точностью, как это требуют Твои толкователи? О Христос,  действительно ли Ты одобряешь все эти деяния? Истинно ли Твои слуги те, кто устраивает подобные бойни, где так терзают и кромсают людей? Когда Твое имя призывают в свидетели, действительно ли Ты присутствуешь при этой жестокой резне, словно жаждешь человеческой крови? Если бы Ты, Христос, действительно требовал этого, что же тогда оставалось бы делать сатане? О, какое ужасное кощунство утверждать, что Ты как и он, творишь якобы то же самое! О сколь же низок человеческий дух, если приписывает Христу то, что может быть волей и выдумкой только дьявола!» (там же, с. 322-323).

Кальвин сделал все возможное, что труды Кастеллио никогда не были опубликованы. Большей частью ему это удалось, однако в защиту опального еретика, в адрес которого Кальвин не скупился оскорблений, становилось все больше и больше ученой интеллигенции. Самым печальным событием был переход на сторону Кастеллио маститого лютеранского богослова Филиппа Меланхтона. По этому поводу упоминавшийся выше Буден писал в Женеву: «Теперь ты можешь видеть, сколько резко осуждает Меланхтон жестокость, с которой ты преследуешь этого человека, и как далек он в то же время от одобрения всех твоих парадоксов. Есть ли действительно смысл в том, чтобы и впредь обращаться с Кастеллио, как со вторым дьяволом, и одновременно почитать Меланхтона, как ангела?» (там же, с. 344).

Между тем Кальвин нисколько не уступил этим возражениям, поскольку Кастеллио посягнул на самое сокровенное в его учении – доктрину предопределения. Вот что он ответил Кальвину на ложное обвинение в воровстве, которое на самом деле было дозволенным городскими властями вылавливанием бревен, плывущих по реке: «Предположим, что это правда, и я, действительно, украл, ибо я, как ты учишь, был предназначен для этого, почему же тогда ты меня оскорбляешь? Разве не должен ты почувствовать, что Господь предопределил мне эту судьбу и лишил меня всякой возможности не красть? Зачем ты кричишь всему миру о моем воровстве? Чтобы в будущем помешать мне красть? Если я ворую не по своей воле, а вследствие Божьего предназначения, то в своих сочинениях ты должен оправдать меня ввиду принуждения, тяготеющего надо мной. В этом случае для меня было бы так же невозможно удержаться от воровства, как прыгнуть выше головы» (там же, с. 348).

Кастеллио, заслуженный профессор Базельского университета, все же был изобличен в связях с католиками и анабаптистами и посажен в тюрьму, но сердце великого христианского гуманиста не выдержало выпавших на его долю волнений, и он скоропостижно умер, так и не достигнув эшафота. Дело же его не умерло, поскольку оно было правым. Его слова о том, что бессмысленно силой заставить человека верить в то, во что он не верит, актуальны еще и сегодня, подписывая Божий приговор любому религиозному насилию.

Отрицательные последствия богословия насилия

Разумеется, вскоре городской совет изменил свое отношение к Кальвину. Начались возражения, которые в конце концов привели к ограничению его прав как религиозного лидера Женевы. Вот когда и был поднят вопрос о неподчинении противящейся Богу власти. Однако как это неподчинение должно было выразиться? Отвергая возможность пассивного сопротивления, Кальвин заявил о том, что Бог дарует всякому подданному право на вооруженное низложение тирании.

Таким образом под давлением осложнившихся отношений с женевской магистратурой в окончательном варианте своих «Наставлений» Кальвин признал право на восстание против власти по инициативе нижестоящих магистратов. Эту идею развил его зять, Теодор Беза, обратившийся с нею прямо к народу. Отсюда богословие насилия характеризует страсть к радикальным реформам и даже революциям, неуступчивость и нетерпимость к инакомыслию, доведенные до самых крайних форм проявления.

Поскольку Кальвин отстаивал принцип природного неравенства людей – одни изначально определены на спасение, а другие на гибель – его учение представляло собой религиозную форму дискриминации людей. Существование такой пропасти между людьми неизбежно создавало ситуацию освященного Богом превосходства и вытекающий из нее кризис общечеловеческого взаимопонимания и солидарности. Избранные обречены относиться к остальным как к проклятому материалу, который можно либо уничтожить, либо использовать в своих целях.

Наконец, убежденность в собственной правоте освящала любые действия богоизбранного человека, из чего получалось, что материальное благополучие и экономический успех возводились в ранг признаков спасения. Так спасение становилось прерогативой богатых людей, а отношение к бедным расценивалось как признак проклятия, которое невозможно отменить. Сила и богатство представлялись гарантом богоизбранности, а слабость и неудачи – признаком богооставленности.

И как следствие данного положения благами земной жизни могла распоряжаться лишь религиозная элита, состоящая из людей, надеющихся на собственные умения и знания. Таким путем богословие насилия создало общество потребителей, игнорирующих ответственность и занятых исключительно растратой земных благ при молчаливом отношении к нуждам других людей. Для Кальвина разговоры, "будто милосердие важнее, нежели вера и надежда, – это лишь мечты расстроенного воображения".

Мало того, это отношение очень легко могло стать враждебным. Судя по тому, что богословие насилия как верование в подчинение идее властолюбия других качеств Божьей природы, исповедует и традиционный ислам, можно понять ту воинственность и даже агрессивность, которые практиковали его адепты. “Аллаху принадлежит вся власть! Разве не отчаиваются те, которые уверовали, что если бы Аллах пожелал, то повел бы прямым путем всех людей?” (Коран, 13:31). Между тем, часть людей вынуждена погибнуть, поскольку Аллах был против их спасения. Эта мысль в точности повторяет убеждения Августина: «Ибо если и тех восхотел бы научить, для которых слово о кресте юродство есть, чтобы они пришли ко Христу, то без сомнения пришли бы и они» («О предопределении святых», 8.14).

Связывает это богословие с исламом также и приниженное положение женщины в семье, поскольку подразумевает толкование текста Еф. 5:22-23 как лишь субординарное и всеохватное подчинение жены своему мужу, а не функциональное и ограниченное лишь духовными вопросами. Любовь здесь проявляется лишь в рамках, дозволенных властью одного супруга над другим, поскольку приверженцы силовых стимуляторов в богопочитании не могут признавать, что суверенность воли Бога обусловлена Его любовью. Любовь у них не ограничивает всевластие Божье, а подчиняется ему.

Впрочем, есть и различия между этими двумя фаталистскими доктринами: если Магомет, по крайней мере в начале своего служения, считал возможным спасение христиан, то строгие кальвинисты на основании текста Рим. 9:13 должны признать обратное по отношению к мусульманам из рода Исава. О какой миссии среди них может идти речь при таком толковании слов апостола? Оно противоречит принципу различения вопросов вечного спасения и земной судьбы.

Неудивительно, что среди христианских «силовиков» так живучи идеи богодухновенного милитаризма, активного участия в политике и жесткого внутрицерковного управления. Между тем данное учение обнаруживает свою несостоятельность при первой же попытке приложения к реальной жизни. Последовательному исповеднику богословия насилия нужно лишь ожидать от Бога, когда же Он применит силу, однако на практике Бог почему-то молчит,  а от Его имени эту силу применяет сам исповедник.

Вот почему вопросы получения ответа на молитвы, которые все равно не могут изменить Божью волю, а также определения супруга жизни, являются самыми сложными для тех, кто верит в это учение. Мне лично известен один брат, придерживающий кальвинистского исповедания, который сегодня убежден, что не пожелал жениться на Богом определенной для него сестре (не знаю, когда определенной: предвечно или непредвечно). Теперь она вышла замуж за другого, а он и до сих пор мучается, причем не над тем, что вынужден удовлетворяться «вторым сортом»,  а над тем, что было ли это его личной ошибкой или все же волей Божьей. Как же соблазнительно переносить свою вину на плечи Бога…

Сегодня на евангельских христиан постсоветсткого пространства давит учение Августина-Кальвина со всей мощью своей методологии и финансов, однако отрицательные последствия от него велики. Например, учение Августина о двойном избрании выступило против необходимости всемирной евангелизации. В своем труде «О предопределении святых» (9:18) он писал: «Там и тогда восхотел Христос явиться людям и среди них проповедовать Свое учение, где и когда, как Он знал, будут жить те, которые были избраны в Нем до сотворения мира». Эту мысль подхватили кальвинисты, уча, что нет надобности проповедовать Евангелие там, куда не занесли Его апостолы Христа. Для них было важно ограничить проповедь Евангелия, поскольку Бог не всем желает спасения.

С течением времени богословие насилия приняло самые различные формы выражения: от оправдания работорговли в США в прошлом до освящения расизма в современном ЮАР, от утопления меннонитов в Европе в период утверждения протестантизма до изгнания местных индейцев во время колонизации Америки, от установления жестких церковных правил до утверждения дел в качестве исключительного признака спасения, от оправданности наказания еретиков смертью до осуществления идеала построения «христианского государства».

Весь протестантский мир сегодня продолжает пожинать плоды этого богословия, сеющего недоверие неверующих людей к извращенному им пониманию Бога. С другой стороны, вместо ответственного отношения к собственному спасению, эти богословы сеют в умах верующих мнение о том, что их греховное поведение нисколько не отразится на спасении. Этим объясняется слабость влияния христианства на общество и его неспособность противостоять секулярным тенденциям в мире.

Библейская оценка богословия насилия

Мы только что познакомились с богословием насилия. Как оно сильно отличается от традиционно христианского представления о моральном и долготерпеливом Боге, применяющем наказание лишь после проявления милостивых усилий по спасению грешников (Ин. 12:47-48). Скорый суд виновного и немедленное вознаграждение праведника является исключительным, а не закономерным поведением Бога в Писании. Обычно Господь медлит с проявлением и того, и другого: большинство грешников, как и праведников соответственно, в полном смысле наказываются и вознаграждаются лишь в потусторонней жизни. С другой стороны, Бог не принуждает, а побуждает человека как к спасению, так и к святости. Даже когда Господь наказывает грешника, Он делает это с неохотой (Плач. 3:33) и досадой (Мф. 23:37), поскольку Его цель в отношении их жизни не осуществилась.

Вот лишь некоторые из мест Писания, противоречащие тезису непреодолимой благодати (Иов. 37:23; Мф. 18:33-34; 21:43; 22:12-13; 23:37; Мк. 10:21; Лк. 4:28-29 (ср. 4:22); 8:13; 9:53; Ин. 5:40; 6:67; 8:46; 10:36; 15:5-6; Деян. 14:6-20; 26:19; Иуд. 4-6; Рим. 8:13; 10:16; 1 Кор. 10:1-12; Гал. 5:13; Кол. 1:23; Евр. 4:2; 6:6-8; Откр. 3:20). Только условностью применения спасения к конкретному человеку можно объяснить описанные в Библии случаи отпадения от благодати, веры и Бога (1 Цар. 10:1 (ср. 1 Цар. 9:16,17); 3 Цар. 11:4,9-10 (ср. 1 Пар. 28:9); Иер. 17:13; Иез. 18:24,26; 33:18; Мф. 10:33; 13:11-15,21; Мк. 4:17; 14:21; Лк. 8:9,10,13; 15:24; 22:32; Ин. 16:1; Иак. 4:4; 2 Пет. 2:1; 1 Ин. 2:15; Рим. 11:20-23; 1 Кор. 6:9-10; 8:11; 15:2; Гал. 5:21; Кол. 2:6-8; 1 Фес. 3:2-5; 1 Тим. 3:6; 2 Тим. 4:10 (ср. Кол. 4:14; Флм. 1:24); Евр. 6:12; 10:26-27). О непринудительности воли Божьей красноречиво говорит и желание Бога спасти всех без исключения людей (Мф. 11:28; Мк. 16:15; Ин. 1:29; 3:16-17; 12:32; Деян. 4:12; 2Пет. 3:9; 1Ин. 2:2; Рим. 10:12,18; 11:32; 14:15; 1Кор. 8:11; 2Кор. 5:15,19; Флп. 2:6-11;  1Тим. 2:4,6; 4:10; Тит. 2:11; Евр. 2:9,15; Откр. 22:17).

Как мы видим, библейского Бога характеризует определенная терпимость к заблудшему человечеству (Лк. 13:8; Ин. 12:47-48; 1 Пет. 3:20; 2 Пет. 3:9,15; Рим. 2:4; 3:26), позволяющая Ему отсрочивать при отсутствии покаяния или отменять при его наличии Свое наказание виновных лиц (Израиль при Моисее, ниневитяне, смирение Ахава и Езекии). По этой причине Он наказывает лишь крайние проявления зла, в основном, в виде гордости (напр. Навуходоносора, Валтасара), предоставляя обычным грешникам шанс для покаяния и возможность исправления при помощи Своей силы.

Богу не нужна власть для самой власти. Он занят доказательством Своего превосходства над людьми не столько в силе, сколько в правоте. Мало того, даже в справедливом суде Он проявляет меру и терпимость. Прежде чем наказать, Господь «доказывает» неправоту грешника (Рим. 1), а мера Его наказания определяется не просто самим фактом греха, но степенью личной привязанности к этому греху. Окончательно же осуждается лишь упорное сопротивление грешника мерам Божьего исправления. Именно вызывающий грех оскорбляет Бога, меняя Его терпимость на наказание. В богословии же насилия Бог не ожидает изменения сознания грешника, поскольку Он суверенным образом решает, кому дать покаяние, а кому нет. От самого грешника это нисколько не зависит.

Таким образом Бог приготовил нам несколько лучшую долю, чем быть лишь марионетками в Его руках. Вместо этого, Он предоставляет людям время для исправления, ожидая от них покаяния и веры, потому что Он решил задействовать в вопрос (разумеется, принятия в дар) спасения их волю. Он сотворил ее не для того, чтобы она исчезла при первой же неудаче в борьбе со грехом. Он не принуждает ее к послушанию силой, а убеждает, укрепляет, поддерживает и воспитывает в ней добровольное послушание. Вот почему на Руси с издавна ходит пословица: «Не в силе Бог, а в правде». Принудить безвольное существо смог бы и всякий смертный, а вот переубедить свободного человека – это труд, приносящий Богу подлинную честь.